Рыжая лошадь родилась неподалеку от Санкт-Петербурга в спившейся и полувымершой деревушке с очень странным, очень французским названием Лезье. У рыжей лошади, разумеется, было поначалу какое-то дурацкое имя, подобранное как полагается по первым буквам родительским имен, но поскольку в детстве она была не просто рыжей, а прямо какой-то оранжевой, то конюшенные дети прозвали ее Липисиной. Так и закрепилось – Липисина. 
Ее мама – Химера, не смотря на перебитые ей спортсменами ноги и на то, что по этой причине она еле двигалась, была диктатором в местном табуне. Она была властной, сварливой, но феноменально мудрой кобылой. Ее прижизненных видеоизображений сохранилось мало, лишь фотографии дают полное представление о комплекции и отчасти, о характере Химеры.
Ее отца – Талисмана спорт изуродовал еще сильнее. Спортсмены хлыстами ему разбили оба глаза, и на момент рождения своей дочки Липисины он уже был совершенно и безнадежно слеп, так что увидеть свою знаменитую дочь Талисману так и не удалось. Да и вообще вместо мира и жизни для него вокруг всегда была чернота…
Привычку крутиться на месте, болезненно и жадно прислушиваясь к так странно и опасно для слепца звучащему миру он приобрел в своей занавоженной узкой каморке, где был заперт большую часть года, и где сутками напролет наматывал круги по растоптанному навозу. Его иногда выпускали погулять, обязательно одев железо, хотя сломан он был, конечно, совершенно, он был совершенно разбит, болен и беспомощен…
Он, впрочем, хорошо усвоил, что жизнь это постоянная боль, вечное отчаяние. И когда его отдавали в прокат. Он всегда покорно терпел очередную тушу, очередного взгромождающегося на него прокатчика. Прокатчику хотелось получить удовольствие от бесцельного и бессмысленного катания, про больной позвоночник коня, про его немеющие от боли ноги, про черноту вокруг вместо мира , его вечное отчаяние естественно думать было не принято. Талисмана обвязывали массой веревочек и ремешков, которые усугубляли боль от железа до полной нестерпимости. Привязывали ему веревками голову к спине, потому что все равно боялись его – слепого, больного, разбитого, униженного, боялись…. Боялись забраться на его больную спину, не парализовав его самой большой болью. Боялись, понимая, что в своем желании спорта, желании так приятно потрясти свой зад давно перешли все допустимые грани издевательства одного живого существа над другим…
